с мужчинами женщинам важно логично объяснять свои дурацкие поступки - и будет вам счастье.
Но нельзя или оставить свою дурь/ошибку без объяснений или с извинениями - это ни о чем.
"Поистерить" на мужчину и потом сделать вид что ничего не произошло ... это не вариант.
Можно конечно похихикать, что мы - мужчины - злые с хорошей памятью, но реалии не смешны.
Мужчины - злопамятны, не менее женщин.
Ну так и ... думайте.
Не хотите объяснятся - с точки зрения М., это означает "дурковатость"
или отсутствие взаимного интереса,
а значит хватит назойливо крутиться - пора уходить ...
Извинения или "промолчания" мужчинам не нужны ...
2015
...
т.е. даже банальные "хотелки" : дом, машина ....
меняются со временем,
то что говорить о более глобальных? ...
2014
...
"Передатчик" ...
... варианты с бесом "чувства собственной важности" откинем.
Рассматривая людей которые понимают свою "типичность" отмечу ...
этим мы ее /жизнь/, пусть чуть-чуть, но делаем лучше...
мне кажется, что передача собственного опыта это ...
самое полезное, что может сделать человек в своей жизни ...
====
кстати один НГ отпраздновали ...
пора готовиться к следущему ->
2013
. . .
Он смутно почувствовал всю
безнадежную горечь борьбы этого одинокого старика,
понял, как сурово
обошлась с ним жизнь, которая сейчас так ласково улыбалась ему
. . .
. . .
Филипу казалось, что все эти люди
перестали следить за выражением своих лиц,
перестали отдавать дань условностям и выглядели теперь такими, какими были на самом деле.
В этот миг забытья в них было что-то удивительно животное:
в одних – лисье,
в других – волчье,
а в третьих вместо лиц были вытянутые, глупые овечьи морды.
Кожа была серая – и от нездоровой жизни, которую они вели, и от плохой пищи.
Черты загрубели от низменных желаний,
бегающие глазки были лживы.
Во всем облике этих людей не было ни тени благородства;
чувствовалось, что для каждого из них жизнь –
это длинная цепь мелочных забот и подленьких мыслей.
Воздух был насыщен острым запахом человеческого тела.
Но танцевали здесь неистово,
словно людей этих что-то подстегивало изнутри;
Филипу казалось, что они осатанели в погоне за удовольствиями.
Они отчаянно рвались прочь из своего страшного мира. Жажда наслаждения, которая, по словам Кроншоу,
была единственной движущей силой человека, толкала их вперед,
но она была такой лихорадочной, что лишала их всякого удовольствия.
Их несло неизвестно почему и неизвестно куда.
Казалось, над ними навис рок, и они танцевали так,
словно под ногами у них вот-вот разверзнется бездна.
Их молчание было каким-то жутким.
Жизнь, видимо, так их запугала, что отняла даже дар речи,
крик сердца застревал у них в глотке.
Взгляд был мрачный, и,
несмотря на животную похотливость, которая их обезображивала,
несмотря на низость, сквозившую в их лицах,
несмотря на жестокость и глупость, –
мука, застывшая в этих глазах, вызывала у Филипа ужас и сострадание.
Он ненавидел этих людей,
но сердце у него разрывалось от беспредельной жалости.
Взяв в раздевалке пальто, он вышел в пронизывающую, холодную темноту.
. . .
